Version classiqueVersion mobile

Roman Jakobson, linguistica e poetica

 | 
Edoardo Esposito
, 
Stefania Sini
, 
Marina Castagneto

Jakobson nel XX secolo

Нужна ли биография эмигранту? Роман Якобсон в московских архивах

Марина Сорокина

Texte intégral

  • 1 В настоящей работе мы используем материалы доклада, представленные в статье: Марина Сорокина, Эмиг (...)

1Эта работа выросла из вполне прикладной задачи – составления биографического словаря российской научной эмиграции первой половины ХХ века.1 Несмотря на вспышку общественного и научного интереса к судьбе российского зарубежья, возникшую в России в 1990-ые годы, в российской историографии до сих пор минимально представлены полные библиографии трудов научной эмиграции, сводные списки русских научных учреждений и центров за границей, биографические справочники научных специалистов-эмигрантов – фундамент, без которого невозможно полноценное и многоаспектное изучение самого феномена.

2При формализации и верификации уже опубликованных биографических данных ученых-эмигрантов быстро выяснилось, что многие элементы (даты рождения и кончины, социальное происхождение, подданство, профессиональный статус и др.), приводимые в различных вторичных источниках и литературе – некрологах, мемуарах, исследовательских статьях и даже в собственноручно написанных в эмиграции Curriculum Vitae, разительно отличаются. И причиной тому – не только естественные ошибки человеческой памяти, но и многие другие факторы, в том числе, а нередко и прежде всего, осознанный выбор самих ученых, конструировавших свои новые биографии – как в зависимости от того, кому они адресовались, так и от того, кем они хотели бы остаться в истории науки и памяти потомков – условно говоря: «русским ученым, работавшим в США», «американским ученым русского происхождения» или просто «американским ученым».

  • 2 См. например: Валентина Волошина, Вырванные из родной почвы. Социальная адаптация российских учены (...)

3Стоит отметить, что на рубеже XIX–ХХ веков эмиграция из Российской империи для представителей многих социальных групп и профессиональных сообществ означала отказ или значительную трансформацию их «прошлой биографии». Напротив, для многих специалистов, в том числе ученых, вынужденно покинувших Россию после большевистской революции 1917 года и гражданской войны, вопрос о смене или актуализации за рубежом новой культурной, языковой или профессиональной идентичности даже не стоял. Эти «новые» послеоктябрьские эмигранты довольно долго пребывали в «чемоданном настроении», ожидая возвращения на родину, и вовсе не стремились интегрироваться в новую культурную и профессиональную среду. Они сформировали параллельное большевистской России зарубежное пространство – широкую национальную научную инфраструктуру (институты, учебные заведения разных уровней, академические группы, общества, профессиональные союзы, издательства, журналы и т.п.), с которой в современной российской историографии до сих пор отождествляют все научное зарубежье.2

  • 3 Об этой концепции см: Марина Сорокина, Российское научное зарубежье versus русская научная эмиграц (...)

4Между тем, другая значительная группа русских ученых-эмигрантов первой половины ХХ века предпочитала строить индивидуальную профессиональную карьеру в научных институциях стран пребывания, без или с минимальной опорой на поддержку эмигрантских организаций. Стресс «эмиграцией» обернулся для этих специалистов позитивным импульсом и многие из них стали основателями новых научных школ и направлений, возглавили лаборатории, институты или кафедры. Оставаясь в институциональных и языковых пределах российской науки, они вряд ли достигли бы того высокого положения, которое стало возможным благодаря их интеграции в новые научные сообщества.3

5Существовала, наконец, и третья группа российских научных специалистов зарубежья – формальных и неформальных «невозвращенцев», весьма представительная по научному авторитету. Живя и работая за границей, они сохраняли советский паспорт, но не стремились к быстрому возвращению в СССР. Для этих «неформальных невозвращенцев» вопрос гражданства был глубоко вторичен по сравнению с пониманием природы науки как интер / над / транснационального института / сообщества. К этой группе в разные годы принадлежали многие выдающиеся русские ученые – биогеохимик, академик В.И. Вернадский (1863–1945), физик, будущий Нобелевский лауреат П.Л. Капица (1894–1984), генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский (1900–1981), славист, член-корреспондент Академии наук Н.Н. Дурново (1876–1936), академики-химики В.Н. Ипатьев (1867–1952) и А.Е. Чичибабин (1863–1945) и многие другие. С течением времени некоторые из них приехали в СССР, другие же, отвергнув ультиматум советских властей «вернуться или лишиться гражданства» (В.Н. Ипатьев, А.Е. Чичибабин), стали юридическими «невозвращенцами» и навсегда остались за рубежом. В то же время немало научных специалистов с советским гражданством (как, например, биолог С.С. Чахотин (1883–1973) продолжали работать в европейских научных институциях до 1950-х годов. В перспективе сохранения общеевропейской научной среды особое значение имел и ряд локусов – центров российского научного зарубежья (Белград, Прага и др.), исторически, географически и ментально предназначенных для реализации международных научных проектов, независимых от изменяющейся политической конъюнктуры. Эти индивидуальные и институциональные «коммуникаторы» имели огромное значение как для поддержания и развития глобального научного пространства, личных связей ученых, свободной циркуляции и трансляции новых научных идей, концепций и практик, так и для создания широких коммуникативных коридоров между различными национальными, социальными, политическими и профессиональными элитами в условиях политически нестабильного и неустойчивого межвоенного мира. Этот важнейший аспект социальной истории науки изучен минимально, хотя, безусловно, заслуживает серьезного внимания.

  • 4 Томаш Гланц, Формализм Якобсона, in Роман Якобсон, Формальная школа и современное русское литерату (...)
  • 5 Сергей Зенкин, Науки и жизнь, «Новое литературное обозрение», № 115, 2012, с. 174.

6Роман Осипович Якобсон (1896–1982) вполне может быть отнесен к этой третьей группе русских ученых-эмигрантов. Он уехал из Советской России в 1920 году и жил в Чехословакии до 1939 года с достаточно неясным и по сей день миграционным (эмигрант, невозвращенец, а может быть, беженец?) и служебным статусами и еще более непонятной, а значит весьма подозрительной, для многих политической ориентацией. Так, Томаш Гланц отмечает подозрительное отношение чешского / словацкого академического и университетского мира к Якобсону в 20–30 и послевоенные годы – независимо от режима в Чехословакии.4 Ему вторит Сергей Зенкин, подчеркивая, что если в Чехословакии в 20–30-е годы Якобсона недвусмысленно подозревали в шпионаже в пользу Советского Союза, то в 50-е годы коммунистическая печать ЧССР клеймила американского профессора (уволенного из Брненского университета в 1951 г. за «неприязненное отношение к народно-демократической республике») уже как агента-антисоветчика.5 Таким образом, вопрос о политической ангажированности Романа Якобсона, важный для понимания сложной траектории биографии ученого, одновременно далеко выходит за ее рамки, затрагивая мифологию границ в послевоенном европейском пространстве – интеллектуальном, политическом, научном и персональном.

  • 6 Цит. по: Роман Якобсон. Будетлянин науки: Воспоминания, письма, статьи, стихи, проза, сост., подго (...)

7Хотя научное наследие филолога тщательно изучается и современная «якобсониана» насчитывает сотни публикаций, а работы С. Руди, И. Томана, Б. Янгфельдта, Т. Гланца, М. Шрубы, Х. Барана и Э. Душечкиной, М. Шапира, Г. Левинтона, Г. Суперфина, Р. Янгирова и др. внесли значительный вклад в изучение архивов и деятельности Р.О. Якобсона в России, Чехословакии, Скандинавии и США, однако, его научной биографии пока не существует. Многие важные биографические эпизоды, особенно российские годы ученого, остаются скрытыми и / или плохо документированными. Не в последнюю очередь потому, что как признавался в сентябре 1920 года сам Якобсон, «не одну, десять жизней пережил каждый из нас за последние два года. Я, к примеру, был … контрреволюционером, ученым и не из худых, ученым секретарем заведующего отделом искусств Брика, дезертиром, картежником, незаменимым специалистом в топливном учреждении, литератором, юмористом, репортером, дипломатом, на всех романических emploi и прочее и прочее».6 Зафиксировать и сложить в единую картину эти паззлы – «десять жизней», пришедшихся всего на три года большевистской революции и гражданской войны, а затем умножившиеся в последующие десятилетия трагического ХХ века, задача сложная и до сих пор не решенная.

  • 7 См.: Там же, с. 21–112.

8Фактическая канва жизни Романа Якобсона 1910-х–начала 1920-х гг. базируется в основном на воспоминаниях и публикациях переписки ученого, которые по понятным причинам сфокусированы на научном и дружеском контекстах (Московский лингвистический кружок, Брики-Маяковский, футуристы, формалисты). Важнейшим и нередко единственным источником о его бурной «параллельной» жизни – служебной и общественно-политической, остается обширное интервью Якобсона Бенгту Янгфельдту, записанное еще в 1977 году и впервые опубликованное в обширных фрагментах только после кончины ученого в 1992 г.7

9Содержательный потенциал этого текста явно недооценивается исследователями, хотя именно здесь Якобсон приоткрыл завесу над многими ранее неизвестными эпизодами своей удивительной жизни и впервые рассказал о своей «дипломатической» деятельности 1918–1920 годов – сотрудничестве с Народным комиссариатом иностранных дел Советской России (НКИД), тесно связанном с кругом большевистской политической и государственной элиты, а в 20-е годы переросшим в активную служебную деятельность в Праге в рамках советского постпредства.

10Однако, по крайней мере в опубликованном виде, это интервью содержит и многочисленные лакуны и нередко – в самых интригующих местах. Так, Якобсон почти ничего не сообщает о своей роли в подготовке переговоров большевиков с правительством гетмана П.П. Скоропадского летом 1918 года по установлению границ между Россией и Украиной (здесь были задействованы И.В. Сталин, Х.Г. Раковский, Д.З. Мануильский и молодой К.А. Уманский) и в комиссии НКИД, готовившей документы для польско-советского мирного договора 1921 года. Фигурой умолчания остается работа ученого в советской миссии в Ревеле (Эстония), которую возглавлял известный революционер, бывший начальник Нефтяного комиссариата и нарком финансов РСФСР И.Э. Гуковский. Тем более Якобсон ничего не говорит о своей официальной и неофициальной работе в советском полпредстве в Праге и о том, как она соотносилась с его отношениями с русской эмигрантской и «евразийской» Прагой и чехословацким академическим миром.

11Этот небольшой перечень умолчаний наглядно показывает необходимость дальнейшего фронтального выявления архивных материалов, позволяющих документировать «десять жизней» Романа Якобсона «русского периода». Эта задача кажется тем более насущной, что в отличие, например, от Чехии, российские архивы слабо изучены в этой перспективе. Между тем, наши эпизодические изыскания показывают, что документальные собрания городского архива Москвы, Архива Российской академии наук, Государственного архива Российской Федерации, Архива внешней политики Министерства иностранных дел России и бывшего Центрального партийного архива (ныне Российский государственный архив социально-политической истории) располагают многими неожиданными материалами, которые позволяют лучше понять «революционный» опыт Романа Якобсона. В настоящей статье мы и коснемся некоторых из них.

Эмигрант, невозвращенец, беженец?

  • 8 Ссылка на этот документ указана нам Г. Суперфином, которому приносим нашу благодарность. См.: TLA. (...)

12Согласно регистрационным данным, сохранившимся в Таллинском городском архиве (Эстония), гражданин Российской Советской республики Роман Якобсон приехал 24 мая 1920 г. в Ревель как сотрудник Российского телеграфного агентства (РОСТА) с паспортом, выданным советским Наркоматом иностранных дел 17 февраля 1920 г.8

  • 9 Роман Якобсон, Московский лингвистический кружок, «Philologica» 3, 1996, № 5/7, с. 131.
  • 10 Цит. по: Там же. Приложение. Сохранена авторская орфография.
  • 11 Наша самая искренняя признательность профессору П. Штейнеру за эту подсказку.
  • 12 После подписания 2 февраля 1920 г. Тартуского мирного договора Эстония стал стала первой страной, (...)

13Еще 15 февраля он председательствовал на заседании Московского лингвистического кружка по обсуждению доклада Б.В. Томашевского «О ритме пушкинской прозы»,9 но, видимо, сразу после получения заграничного паспорта, 17 или 18 февраля, отправился в Петроград и 19 февраля получил здесь рекомендательное письмо академика А.А. Шахматова (1864–1920) зарубежным коллегам с просьбой «морально поддержать его <Якобсона> на чужбинѣ».10 По сведениям профессора П. Штейнера,11 это письмо, во избежание проблем не имевшее имени адресата в тексте, было адресовано хорошо известному в России чешскому филологу-слависту и фольклористу Иржи Поливке (Jiří Polívka, 1858–1933), или Юрию Ивановичу, как его именовали российские коллеги, члену-корреспонденту Санкт-Петербургской академии наук по Отделению русского языка и словесности еще с 1901 г. Таким образом, отправляясь в статусе пресс-секретаря торгпредства в Ревель – первое советское «окно в Европу» после большевистской революции,12 Роман Якобсон уже знал, что вектор его европейского движения направлен к Праге.

  • 13 TLA.1376.1.76. Доступно: http://www.ra.ee/aadresslehed/index.php/sheet/view?id= 450943&_xr=eNpFids (...)
  • 14 Роман Якобсон. Будетлянин науки, с. 96.
  • 15 Миссия служила первым представительством Советской России в Чехословакии.
  • 16 Обладателем советского паспорта, т.е. гражданином СССР, Р.О. Якобсон был до 1937 г. В 1938 г. он п (...)
  • 17 Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. Р-5764. Оп. 3. Д. 6765. Благодарю М. (...)
  • 18 Там же. Д. 6837. Л. 93.

14Повторно он приехал сюда 24 мая и, согласно уже упомянутой городской регистрации, покинул город более, чем через месяц, – 2 июля 1920 г., направляясь в Стокгольм (Швеция).13 Между тем, в действительности Якобсон уехал в прямо противоположном направлении – в Прагу. Пока трудно сказать, что означает это несоответствие – неожиданную смену маршрута или запланированную дезинформацию,14 но 10 июля 1920 г. Роман Якобсон в составе официальной советской миссии Красного Креста по репатриации российских военнопленных Первой мировой войны прибыл в Прагу.15 Вскоре, в сентябре 1920 г., он оставил миссию вслед за ее руководителем – бывшим активным деятелем Бунда, а в будущем эмигрантом во Франции, большевиком Соломоном Гиллерсоном (1869-1939), объявленным чехословацкой прессой шпионом. Довольно скоро, зимой 1922/1923 годов, Якобсон, который оставался жить в Праге, вернулся на службу в советское постпредство и стал его «незаменимым» работником – с советским паспортом16 и потенциальной возможностью вернуться в Россию / СССР. Это возвращение тем более удивительно, что 5 октября 1921 года он сделал казалось бы решительный шаг для перехода «в другой лагерь», зарегистрировавшись в антисоветском Объединении российских земских и городских деятелей в Чехословацкой республике (пражский Земгор) как «блый» эмигрант.17 В тот же день его фамилия была внесена в картотеку Земгора и «Регистрационный журнал русских эмигрантов» с отметкой – нуждается в паспорте.18

15Сам Роман Якобсон никогда не упоминал об этой попытке стать «официальным» эмигрантом. Даже в интервью Б. Янгфельдту он ни словом не обмолвился о своей «антисоветской» связи с пражским Земгором. Тем не менее, земгоровская регистрационная карточка свидетельствует, что в тот момент недавний сотрудник советской миссии был готов радикально изменить свой статус.

  • 19 См.: Марина Сорокина, «Ненадежный, но абсолютно незаменимый»: 200-летний юбилей Академии наук и «д (...)
  • 20 Там же, с. 508.

16По-видимому, никто из пражских советских патронов Якобсона так и не узнал о его «хожениях» в Земгор. А если и знал, то не считал это обстоятельство компрометирующим полезного сотрудника.19 Интересно и другое. Несмотря на многократно звучавшие в русской эмигрантской и чешской прессе обвинения ученого в шпионаже в пользу СССР, никто из посвященных в «эмигрантскую тайну» филолога его «не сдал». Рискнем предположить, что если бы не решение Секретариата ЦК ВКП(б) в сентябре 1927 года об увольнении Р. Якобсона из советского постпредства в Праге,20 он бы и дальше продолжал там служить.

Московские годы

  • 21 Вячеслав Вс. Иванов, О Романе Якобсоне (Глава из воспоминаний), «Звезда», 7, 1999.

17Много общавшийся с Якобсоном Вячеслав Всеволодович Иванов однажды недоуменно вспоминал, что «как пример проницательности Брика Роман Осипович приводил предсказания будущего, по которым выходило, будто Якобсону предстоит быть дипломатом. Лиля Юрьевна и другие присутствовавшие удивились: как же так? В чем верность предсказания? Якобсон отвечал уклончиво, но, видно, ему казалось, что в его деятельности есть нечто в этом духе».21

  • 22 О связях В.П. Никитина и В.Б. Шкловского см.: Марина Сорокина, Василий Никитин: Свидетельские пока (...)
  • 23 Брат Р.О. Якобсона, известный в будущем историк и библиограф Сергей (1901-1979) также учился в ЛИВ (...)

18Конечно, Роману Осиповичу это не просто «казалось» – дипломатическая и лингвистические линии его судьбы, так тесно переплетавшиеся в 20-30-е годы, проектировались еще с детства. Родители неслучайно отдали его в гимназические классы при знаменитом Лазаревском институте восточных языков (ЛИВЯ) в Москве – первом российском специализированном училище, готовившем переводчиков и консульских работников для дипломатических представительств России в странах Востока. Этот институт, располагавшийся совсем неподалеку от квартиры Якобсонов – в Армянском переулке, окончили многие известные российские востоковеды и дипломаты, в том числе академик В.А. Гордлевский (1876–1956), профессор Кембриджа В.Ф. Минорский (1877–1966), будущий евразиец, крупнейший специалист по курдам и знакомец В.Б. Шкловского по Персии, В.П. Никитин (1885–1960)22 и др. Выпускники этих классов имели все права оканчивавших классические гимназии ведомства Министерства народного просвещения, в том числе прямого поступления в университеты. Выбор гимназии для обучения сыновей23 в семье Якобсонов, выходцев из западных губерний Российской империи, вероятно, диктовался многими факторами – от степени близости к дому и системы обучения до учета интересов отцовского бизнеса (торговля восточными товарами – рис, чай) и конфессиональной толерантности.

  • 24 Однако личное дело Р.О. Якобсона в этом фонде не сохранилось.
  • 25 См., например: ЦГАМ. ОХД до 1917. Ф. 213. Оп. 1. Д. 1634, 1678 и др.
  • 26 См., например: Там же. Д. 1337.
  • 27 Там же. Д. 1499. Л. 24 об.

19Роман Якобсон поступил в гимназические классы ЛИВЯ в августе 1905 г., а в мае 1914 г. окончил их полный курс с серебряной медалью.24 Сохранившиеся в архиве отчеты классных наставников гимназистов ЛИВЯ, потрясающие по детализации, содержат сведения обо всех сторонах ученической жизни – от количества и причин пропуска занятий, времени, потраченного на экзамены, до психологических характеристик способностей и недостатков учеников.25 В классе Якобсона, который оказался последним, успевшим завершить учебу в мирное время, до начала Первой мировой войны, было чуть более тридцати учеников. Среди них преобладали представители пассионарных национальных меньшинств Российской империи: армяне, поляки, осетины, евреи. Многие из них увлекались эсеровскими идеями и особенно – практиками революционной борьбы с самодержавным режимом на улицах Москвы и в тайных организациях, что неоднократно приводило к их арестам и исключению из гимназии.26 Неудивительно, что средняя успеваемость класса Якобсона составляла три с половиной балла из пяти возможных.27

  • 28 Там же. Л. 23.
  • 29 Кан Исаак Львович (1895-1945) – в 1915 г. вместе с Я. Буслаевым, П. Богатыревым и Р. Якобсоном уча (...)
  • 30 По возвращении в СССР в 1937 г. научный сотрудник секции маньчжуроведения Китайского кабинета Инст (...)

20В отличие от одноклассников, средний бал успеваемости Романа Якобсона был существенно выше – 4, 85 (четверка только по географии), и он всегда занимал лидирующую позицию в классном рейтинге.28 В классе было еще трое «отличников» – в том числе друзья и коллеги Якобсона по изданию школьного журнала «Мысли ученика» Исаак Кан29 и Андрей Баландин. Среди приятелей-одноклассников, о которых Якобсон упоминает в «Будетлянине», были Владимир Жебровский, после гражданской войны служивший в советской разведке в Китае,30 и Наум Вермель, принадлежавший к известному и обширному родственному клану ученых, писателей и художников.

21Этот беглый обзор гимназической среды Романа Якобсона показывает, что абстрактный для многих «Восток» уже с юности был для него вполне предметен, осязаем и наполнен не столько поэтическими стереотипами мистики и таинственности, сколько вполне конкретной атмосферой политического активизма «окраинных» народов. Казалось, именно для них российские революции 1917 г. открывали все возможности для блестящей карьеры и счастливой судьбы, и первые пореволюционные годы подтверждали это.

  • 31 ЦГАМ. ОХД до 1917. Ф. 418. Оп. 328. Д. 2638. 1–3 об.

22В мае 1918 г. Роман Якобсон получил «Свидетельство» от историко-филологического факультета Московского университета о прохождении всего учебного плана по секции языка славяно-русского отделения и сдаче выпускных экзаменов в испытательной комиссии «весьма удовлетворительно».31 Любопытно, что в его студенческом деле ни слова не говорится о дипломном сочинении. Интересно и то, что когда в ноябре 1918 г. Якобсон был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию, тема его магистерской диссертации также не фигурирует в документах. Похоже, что академическая карьера не очень интересовала его в это время, а статус «оставленного при университете» был нужен прежде всего для освобождения от воинской повинности, грозившей отправкой на фронт братоубийственной гражданской войны.

  • 32 ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 67. Д. 15; Д. 114.
  • 33 Роман Якобсон, Московский лингвистический кружок, с. 363

23И в последующие годы бегство от мобилизации стало едва ли не главной мотивацией советской служебной карьеры Р.О. Якобсона. После окончания университета он поступил на службу в Народный комиссариат по просвещению РСФСР. В те годы еще совсем не было ясно, кто станет «гением», а кто «злодеем», и Наркомпрос А.В. Луначарского (1875–1933) служил карьерным трамплином для многих профессионалов, стартовавших с большевиками. В архиве наркомата сохранилось два личных дела Р.О. Якобсона,32 свидетельствующие, что его служебная карьера в Наркомпросе началась в сентябре 1918 г. с позиции консультанта подотдела гуманитарных наук Отдела реформы школ. Этот отдел должен был руководить одной из важнейших составляющих большевистской культурной революции – изменением программ преподавания и созданием новых школьных институций, что создавало для сотрудников отдела большие перспективы карьерного роста. Якобсон работал сдельно и, кажется, совсем не стремился инициировать в советском Наркомпросе какие-либо новые проекты. Во всяком случае, нам не удалось обнаружить ни одного документа, связанного с его именем, хотя известно, что Московский лингвистический кружок вошел в список учреждений Наркомпроса и благодаря этому получал небольшую государственную субсидию.33

  • 34 ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 67. Д. 114.
  • 35 В «Будетлянине» Якобсон упорно называет его заведующим, хотя эту должность занимал художник Д.П. Ш (...)
  • 36 ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 67. Д. 15. Л. 2-3; Д. 114. Л. 1.
  • 37 Роман Якобсон. Будетлянин науки, с. 90–91. К осени 1919 г. главной проблемой Якобсона по-прежнему (...)

24Личное дело Р.О. Якобсона фиксирует еще одно наркомпросовское назначение – с 23 января по 28 марта 1919 г. он был прикомандирован к Коллегии по делам музеев, которую возглавляла Н.И. Седова (1882-1962), жена Л.Д. Троцкого (1879–1940),34 наркома по военным делам в это время, но и в этом подразделении следов деятельности Якобсона не видно. Только 15 апреля 1919 г., по протекции О. Брика, заместителя заведующего и члена коллегии Отдела изобразительных искусств Наркомпроса,35 ему удалось поступить в комиссариат на штатную должность – ученого секретаря этого отдела, которую он и занимал ровно пять месяцев, до 15 сентября того же года, когда был уволен по личной просьбе.36 Похоже, что эта череда быстротечных служебных перемещений Якобсона в Наркомпросе демонстрирует его явную незаинтересованность в работе на ниве советского просвещения.37

25Зато история сотрудничества Романа Якобсона с Народным комиссариатом по иностранным делам заслуживает отдельного и самого детального изучения. И потому, что она длилась почти десять лет, и потому, что именно здесь, на пересечении личных, политических и государственных интересов и стратегий, наиболее наглядно проявлялась тесная прагматическая связь идеологического и академического в практике российской революционной эпохи.

  • 38 Роман Якобсон. Будетлянин науки, с. 66–67.
  • 39 Советская Россия предлагала при определении границ руководствоваться принципом самоопределения нар (...)

26По рассказам самого Якобсона, эта «история» началась летом 1918 г., когда его разыскали сотрудники НКИД, чтобы выяснить содержание термина «языковые границы».38 В это время шли первые на постимперском пространстве переговоры о новых государственных границах между Украиной и Советской Россией39 и украинская делегация правительства гетмана П.П. Скоропадского апеллировала в обосновании своих территориальных притязаний к данным изданного в 1915 г. «Опыта диалектологической карты русского языка в Европе», где впервые были показаны территории распространения и диалектное членение русского, украинского и белорусского языков. Стремление украинской стороны использовать эти данные для претензий на части Воронежской, Курской и других смежных губерний (14 уездов), где большинство населения будто бы составляли украинцы, области Всевеликого войска Донского, занятые на тот момент германскими войсками, и ряд других территорий и подвигло большевистское руководство срочно обратиться за консультацией к авторам карты – Н.Н. Дурново, Н.Н. Соколову и Д.Н. Ушакову, из которых в пределах быстрой досягаемости оказался только университетский учитель Якобсона, профессор Московского университета и председатель Московской диалектологической комиссии (МДК) Дмитрий Николаевич Ушаков (1873–1942).

  • 40 Отбором экспертов занимался заместитель наркома просвещения, бывший политэмигрант и историк М.Н. П (...)
  • 41 Архив Российской академии наук (далее – АРАН). Ф. 502. Оп. 3. Д. 66. Л. 1–2.
  • 42 Роман Якобсон, Будетлянин науки, с. 66–67.

27Почти сразу после большевистской революции он вошел в число ведущих правительственных экспертов,40 в том числе и по линии Наркомата иностранных дел, и в его личном фонде (№ 502) в Архиве Российской академии наук сохранились немало документов, детально раскрывающих механизм и характер взаимодействия московской филологической профессуры с новой большевистской властью. Среди них – письма Научного отдела Наркомпроса Д.Н. Ушакову от 26 июня и 5 июля 1918 г. с просьбой принять участие в обсуждении проблем этнографических и языковых границ в российско-украинском пограничном пространстве,41 к которому он привлек и Романа Якобсона. Вместе они и составили для большевистских переговорщиков письмо с обоснованием «небесспорности» языковых границ и возможности их оспаривания.42 Трудно сказать, насколько экспертное участие Романа Якобсона в подготовке документов для этих переговоров было значительным, ибо военно-политические события гражданской войны уже к началу осени 1918 г. сделали дискуссию с гетманом Скоропадским неактуальной. Тем не менее, события лета 1918 г., вероятно, стали тем мостиком, который ввел недавнего выпускника Московского университета слависта Якобсона в круг высокопоставленных советских чиновников от иностранных дел, что сыграло значительную роль в его дальнейшей «европейской» судьбе.

  • 43 АРАН. Ф. 502. Оп. 3. Д. 90.

28На протяжении 1918–1921 гг. Д.Н. Ушаков и его коллеги по МДК, в том числе и Роман Якобсон, постоянно консультировали НКИД и готовили научные материалы и специальные доклады и для других его комиссий по мирным переговорам, в том числе с Польшей и Латвией 1920 г., которые также занимались проблемами установления границ. При содействии научных специалистов, предоставлявших этнографические, статистические, конфессиональные и другие данные об этнической и языковой принадлежности населения пограничных областей, в том числе Литвы и Беларуси, советский НКИД пытался доказать оппонентам законность и обоснованность своих предложений по разграничению территорий. Многие указанные материалы также сохранилась в архиве Д.Н. Ушакова в рукописном виде, в том числе записки, подготовленные Р. Якобсоном, и по ним хорошо видно, как тщательно и детально разрабатывался каждый вопрос.43

  • 44 Там же. Оп. 5. Д. 23.
  • 45 Там же. Оп. 3. Д. 67. Л. 5.
  • 46 См.: Марина Сорокина, Эмигрант № 1017, с. 86–91.

29В этом же архиве в разделе «Труды других лиц» сохранилась копия пятистраничного машинописного текста, на первом листе которого рукой Д.Н. Ушакова вписано: «Р.О. Якобсон К вопросу о нац<иональном> самоопределении».44 Машинопись не датирована, но если согласиться с ушаковской атрибуцией этого текста, то другой документ из его архива – краткая запись 117-го заседания МДК от 30 апреля 1920 г., зафиксировавшая, что в этот день обсуждался доклад Р. Якобсона «Самоопределение народностей»,45 позволяет с большой долей уверенности предположить, что упомянутая машинопись. и есть запись этого выступления – вероятно, последнего публичного выступления Романа Якобсона в Советской России, вскоре после него покинувшего страну. Этот исключительно интересный документ, в котором Якобсон выступает темпераментно и многолико – как социолог, этнограф, языковед и даже политолог, недавно опубликован нами46 и может служить важным источником, фиксирующим научные и общественно-политические взгляды молодого ученого едва ли не в самый переломный момент его жизни – когда он пересекал границу между своим прошлым и будущим.

  • 47 Вячеслав Вс. Иванов, О Романе Якобсоне.

30Между тем «прошлое» всегда сопровождало и волновала его, особенно в последние годы. Вячеслав Всеволодович Иванов вспоминает со слов Кристины Поморски, что незадолго до кончины Якобсон поделился с ней несколькими наблюдениями. «Одно из них касалось женщин и того, что они перепутывают хронологический порядок событий и вообще плохо помнят прошлое. Может быть, он задумывался о том, что будет в его будущих биографиях. Другое касалось того, как его среда и поколение относились к фактам. Для них важнее были их мысли. “А если факты им противоречили?” – спросила Кристина. Он подумал и сказал: “Мы предпочитали мыслимысли”».47

31Хочется надеяться, что наши архивные разыскания «фактов» и документов «параллельной якобсонианы», инициированные подготовкой к международной научной конференции «Роман Якобсон: лингвистика и поэтика», состоявшейся в ноябре 2015 г. в Милане и Верчелли, не очень противоречат этой последней воле Романа Осиповича.

32Пользуясь случаем, от всей души благодарю профессора Стефанию Сини (Stefania Sini) и Михаила Талалая, подаривших интеллектуально наполненное и дружески теплое общение на итальянской земле; профессора Линду Во (Linda R. Waugh), «туманные» разговоры с которой прояснили нам многие эпизоды американской жизни Р. Якобсона; профессоров Наталью Автономову (Москва), Петера Штайнера (Peter Steiner; Филадельфия), Эдоардо Эспозито (Edoardo Esposito; Милан), а также Александра Дмитриева (Москва) и Андрея Устинова (Сан-Франциско) и всех других коллег – участников конференции за плодотворное сотрудничество. Слова отдельной глубокой признательности за многолетнюю поддержку неутомимому архивисту, независимому исследователю и замечательному человеку – Габриэлю Суперфину (Бремен).

Notes

1 В настоящей работе мы используем материалы доклада, представленные в статье: Марина Сорокина, Эмигрант № 1017: Роман Якобсон в московских архивах, in Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2016 (Москва: Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, 2016, сс. 73–92). Упомянутый словарь опубликован: Российское научное зарубежье: Биобиблиографический справочник, сост. М.Ю. Сорокина, Москва, Парад, 2011.

2 См. например: Валентина Волошина, Вырванные из родной почвы. Социальная адаптация российских ученых-эмигрантов в 1920–1930-е годы, Москва, Форум, 2013; Михаил Ковалев, Научный быт русских историков-эмигрантов в Праге в 1920–1930-е годы: Историко-антропологическое исследование, Saarbrücken, Lambert Academic Publishing, 2011; Татьяна Ульянкина, «Дикая историческая полоса…»: Судьбы российской научной эмиграции в Европе (1940–1950), Москва, Наука, 2010.

3 Об этой концепции см: Марина Сорокина, Российское научное зарубежье versus русская научная эмиграция: к определению объема и содержания понятия «российское научное зарубежье», in Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2010 (Москва, Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, 2010, с. 75-94).

4 Томаш Гланц, Формализм Якобсона, in Роман Якобсон, Формальная школа и современное русское литературоведение, ред. сост. Т. Гланца, Москва, Языки Славянских Культур, 2011, c. 109-110.

5 Сергей Зенкин, Науки и жизнь, «Новое литературное обозрение», № 115, 2012, с. 174.

6 Цит. по: Роман Якобсон. Будетлянин науки: Воспоминания, письма, статьи, стихи, проза, сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. Б. Янгфельдта, Москва, 2012, с. 131.

7 См.: Там же, с. 21–112.

8 Ссылка на этот документ указана нам Г. Суперфином, которому приносим нашу благодарность. См.: TLA.1376.1.76. Доступна в интернете: http://www.ra.ee/aadresslehed/index.php/sheet/view?id=450943&_xr=eNpFidsJgDAQBHu5BjSioJtqTjnxHczlT9K7iQp%252B7cwOw%252BCaUVpG%252FYLCVCCdREKhwn6YKH0daJy9hoN3yd6AvNv5yNyCNv5T0oVX16t7qgGd3xqyMd4E5yN7

9 Роман Якобсон, Московский лингвистический кружок, «Philologica» 3, 1996, № 5/7, с. 131.

10 Цит. по: Там же. Приложение. Сохранена авторская орфография.

11 Наша самая искренняя признательность профессору П. Штейнеру за эту подсказку.

12 После подписания 2 февраля 1920 г. Тартуского мирного договора Эстония стал стала первой страной, признавшей большевистскую Россию de jure.

13 TLA.1376.1.76. Доступно: http://www.ra.ee/aadresslehed/index.php/sheet/view?id= 450943&_xr=eNpFidsJgDAQBHu5BjSioJtqTjnxHczlT9K7iQp%252B7cwOw%252BCaUVpG%252FYLCVCCdREKhwn6YKH0daJy9hoN3yd6AvNv5yNyCNv5T0oVX16t7qgGd3xqyMd4E5yN7

14 Роман Якобсон. Будетлянин науки, с. 96.

15 Миссия служила первым представительством Советской России в Чехословакии.

16 Обладателем советского паспорта, т.е. гражданином СССР, Р.О. Якобсон был до 1937 г. В 1938 г. он принял гражданство ЧСР.

17 Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. Р-5764. Оп. 3. Д. 6765. Благодарю М.М. Горинова-мл. за помощь в выявлении этого документа.

18 Там же. Д. 6837. Л. 93.

19 См.: Марина Сорокина, «Ненадежный, но абсолютно незаменимый»: 200-летний юбилей Академии наук и «дело Масарика-Якобсона», in In Memoriam: Исторический сб. памяти А.И. Добкина. СПб., Париж, 2000, с. 117–142; Владимир Генис, Неверные слуги режима: Первые советские невозвращенцы (1920–1933), кн. 1. М., 2009, с. 507–531.

20 Там же, с. 508.

21 Вячеслав Вс. Иванов, О Романе Якобсоне (Глава из воспоминаний), «Звезда», 7, 1999.

22 О связях В.П. Никитина и В.Б. Шкловского см.: Марина Сорокина, Василий Никитин: Свидетельские показания в деле о русской эмиграции, «Диаспора: Новые материалы», вып. 1, Париж, СПб., 2001, с. 587–644; Марина Сорокина, Basile Nikitine: «эмир» из «страны голубых антилоп», in Неизвестные страницы отечественного востоковедения, вып. 5, М., 2014, с. 429–466.

23 Брат Р.О. Якобсона, известный в будущем историк и библиограф Сергей (1901-1979) также учился в ЛИВЯ в 1910-1918 гг., см.: Центральный государственный архив Москвы (далее - ЦГАМ). Отдел хранения документов (ОХД) до 1917. Ф. 213. Оп. 2. Д. 3263.

24 Однако личное дело Р.О. Якобсона в этом фонде не сохранилось.

25 См., например: ЦГАМ. ОХД до 1917. Ф. 213. Оп. 1. Д. 1634, 1678 и др.

26 См., например: Там же. Д. 1337.

27 Там же. Д. 1499. Л. 24 об.

28 Там же. Л. 23.

29 Кан Исаак Львович (1895-1945) – в 1915 г. вместе с Я. Буслаевым, П. Богатыревым и Р. Якобсоном участвовал в диалектологических поездках по уездам Московской губернии (1915). Эмигрировал в Берлин, затем жил в Праге. Архитектор.

30 По возвращении в СССР в 1937 г. научный сотрудник секции маньчжуроведения Китайского кабинета Института востоковедения АН СССР. Арестован 29 марта 1938 г. Обвинен по статье 58-1а УК РСФСР. 29 октября 1939 г. приговорен ОСО при НКВД СССР к высылке в Казахстан на 5 лет. Вероятно, погиб. См.: Ярослав Васильков, Марина Сорокина, Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991), СПб., Петербургское востоковедение, 2003, с. 163.

31 ЦГАМ. ОХД до 1917. Ф. 418. Оп. 328. Д. 2638. 1–3 об.

32 ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 67. Д. 15; Д. 114.

33 Роман Якобсон, Московский лингвистический кружок, с. 363

34 ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 67. Д. 114.

35 В «Будетлянине» Якобсон упорно называет его заведующим, хотя эту должность занимал художник Д.П. Штеренберг.

36 ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 67. Д. 15. Л. 2-3; Д. 114. Л. 1.

37 Роман Якобсон. Будетлянин науки, с. 90–91. К осени 1919 г. главной проблемой Якобсона по-прежнему оставалась воинская повинность. В «Будетлянине» он рассказывает, что ходил к ректору Московского университета Покровскому, чтобы освободиться от нее. Конечно, не к М.М. Покровскому, как пишут в комментариях «Будетлянина», а к заместителю народного комиссара по просвещению РСФСР, известному историку, большевику Михаилу Николаевичу Покровскому, который нередко оказывал протекцию коллегам – так, в 1922 г. по его поручительству выехал в Европу, где жил его сын-эмигрант, академик В.И. Вернадский с женой и дочерью.

38 Роман Якобсон. Будетлянин науки, с. 66–67.

39 Советская Россия предлагала при определении границ руководствоваться принципом самоопределения народов, украинская сторона настаивала на этнографическом принципе и стремилась провести границы по линии, отделявшей германские оккупационные войска от Советской России. Украинскую делегацию возглавлял известный юрист, в тот момент генеральный судья Украинской народной республики и сенатор С.П. Шелухин (1864-1938), российскую – известный революционер болгарского происхождения, незадолго до этого возглавлявший в Одессе «Верховную автономную коллегию по борьбе с контрреволюцией в Румынии и на Украине», а впоследствии глава правительства уже Советской Украины, Х.Г. Раковский (1873–1941).

40 Отбором экспертов занимался заместитель наркома просвещения, бывший политэмигрант и историк М.Н. Покровский (1868-1932). Именно он давал рекомендации, кого из «старых» профессоров приглашать для экспертной работы в советские наркоматы, в том числе НКИД, и, по-видимому, своим приглашением Д.Н. Ушаков был обязан ему.

41 Архив Российской академии наук (далее – АРАН). Ф. 502. Оп. 3. Д. 66. Л. 1–2.

42 Роман Якобсон, Будетлянин науки, с. 66–67.

43 АРАН. Ф. 502. Оп. 3. Д. 90.

44 Там же. Оп. 5. Д. 23.

45 Там же. Оп. 3. Д. 67. Л. 5.

46 См.: Марина Сорокина, Эмигрант № 1017, с. 86–91.

47 Вячеслав Вс. Иванов, О Романе Якобсоне.

Auteur

Alexander Solzhenitsyn Center for the Study of the Russian Diaspora: msorokina61[at]gmail.com

CC-BY-NC-SA-4.0

Le texte seul est utilisable sous licence CC BY-NC-SA 4.0. Les autres éléments (illustrations, fichiers annexes importés) sont « Tous droits réservés », sauf mention contraire.

Acheter

Volume papier

amazon.fr
Rechercher dans OpenEdition Search

Vous allez être redirigé vers OpenEdition Search