Versión clásicaVersión móvil
OpenEdition Books Ledizioni Di/Segni Reading in Russia Письменная литература в России в ...

Reading in Russia

 | 
Damiano Rebecchini
, 
Raffaella Vassena

Письменная литература в России в XIX веке, ее социокультурные функции и читатели

Handwritten Literature in Nineteenth-Century Russia: its Social-Cultural Functions and Readership

А. И. Рейтблат

Resumen

In the 18th and 19th centuries, handwritten literature in Russia was an important element of social communication. The spread of printed matter in Russia followed an unusual pattern. It was first introduced by the government and remained its monopoly for a long time. Yet, when private printing houses and publishers appeared, the government brought all printed material under its tight control by applying censorship. This is why printed texts were perceived as something official, which implemented state values, whereas handwritten texts were marked as the creation of private individuals, groups or sometimes even anti-government elements, but never as works endorsed by the state. The following major types of handwritten literature are described in the essay: political, theological, pornographic and erotic, as well as pasquinades; albums; diaries; handwritten periodicals; unpublished literary texts; Old Believers’ writings; rewritten printed texts.

Texto completo

  • 1 См.: Рейсер 1959: 5–41; Мыльников 1964: 37–53; Рейсер 1970: 41–78; Розов 1971; Лохина 1999: 34–51; (...)

1Для русских читателей XX века в качестве нормальной литературы выступала литература печатная. Конечно, нередко тексты распространялись в рукописной форме, во второй половине XX века важную роль играл самиздат, но все это воспринималось как некие отклонения от нормы. Письменный текст попадал в руки читателя (если не был написан им самим) весьма редко и осознавался как черновой, суррогатный, недостойный хранения. Но в XVIII–XIX веках было далеко не так, тогда рукописная литература была в России важным элементом социальной коммуникации.1

2Поскольку роль письменной литературы в процессе социальной коммуникации в России в XIX веке изучена, на наш взгляд, недостаточно, мы ставим целью в данной работе дать общий очерк этой литературы и ее аудитории, а также охарактеризовать ее специфические функции. Сразу же, во избежание недоразумений, оговорим, что выражение “письменная литература” употреблено достаточно условно, как аналог выражения “письменные тексты.”

3Начнем с краткого, но важного теоретического введения.

4Прежде всего отметим, что чтение, в отличие, скажем, от устной речи, не является антропологической характеристикой человека. Скорее наоборот, в истории человечества существовали достаточно развитые культуры, в которых не было письменности. Когда же письменность появилась, к ней была причастна долгое время ничтожная часть населения. Только в XIX–XX веках в некоторых странах чтение как форма социальной коммуникации стало присуще большинству населения, но и в XXI веке существует немало стран, где умеющие читать составляют меньшинство.

5Между устной и письменной коммуникацией существуют важные различия.

  • 2 Riesman 1955: 24.

6Устная речь обращена к представленной здесь и сейчас группе людей, она связывает людей в малые группы, а письменная изолирует людей в группе, но обеспечивает связь со всем миром. Устная речь более эмоциональна, а письменная – рациональна. Письменный текст отчуждает высказывание, позволяет не раз возвращаться к нему, анализировать, рассматривать альтернативные варианты и т. д. Он помогает освободить читателя от влияния непосредственного окружения, от навязываемых им идей и эмоций и обрести новые идеи и эмоции. В то же время письменность позволяет существенно увеличить фонд знаний и идей, которыми располагает общество в целом. По словам американского социолога Дэвида Рисмена, социальная функция чтения – “связать индивидов одного с другим посредством совместного обладания символическими формами, которые превосходят индивидуальные способности повседневного наблюдения, формами, которые переносят нас, по словам Ортеги, на ‘вершину времен’.”2 Поэтому на ранней стадии записывались только самые важные тексты: сакральные, относящиеся к законодательству и т. д.

7Но когда на определенном этапе развития общества возникла печатная коммуникация, то оказалось, что оппозиция печатное/письменное на новом этапе во многом воспроизводит оппозицию письменное/устное. Теперь письменная коммуникация выступает как более эмоциональная, а печатная – как более рациональная; письменная – как групповая (число читающих рукописные книги было очень невелико), а печатная – как универсальная, потенциально касающаяся всех.

8Опять-таки, на ранней стадии развития печати издавались только тексты, касающиеся наиболее важных мировоззренческих и социальных вопросов. В исследовании Н. Варбанец Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе убедительно показано, что главными предпосылками возникновения книгопечатания были не столько рост городов, торговли, развитие ремесла, науки, сколько стремление ликвидировать монополию церкви на духовное знание, обеспечить право мирян на чтение Священного писания.

  • 3 Варбанец 1980: 286–287.

Это Просвещение касалось того, что по тогдашним представлениям составляло основу человеческого бытия – отношение человека к богу, ближнему и ‘миру,’ его пути к ‘вечному спасению.’ […] Только перед задачей этого Просвещения – дать каждому человеку книги, ведущие к ‘вечному спасению,’ – развитая и вполне жизнеспособная система книгописания была наглядно бессильной: длительный труд, результатом которого был каждый раз один список, мог удовлетворить лишь нужды небольшой и в основном имущей или ученой части ‘христианского человечества,’ оставляя другую, значительно большую его часть во власти духовенства, занятого ‘мирскими делами,’ стяжательством и своекорыстно искажающего ‘божье слово.’ Идее этого Просвещения в ее столкновении с умом и умением ремесленно- техническим Европа и обязана изобретением книгопечатания.3

9Теперь остановимся на российской специфике. Если во всем мире, от Италии и Испании до Китая и Японии книгопечатание развивалось ‘снизу,’ как частное дело, отвечающее потребностям населения, то в России оно было введено государством и долгое время являлось его монополией. И позднее, когда появились частные типографии и издатели, государство с помощью цензуры и ряда других механизмов очень жестко контролировало выходящую печатную продукцию. Поэтому печать с тех пор и почти до наших дней воспринималась как официальная, воплощающая одобряемые государством ценности. Параллельно существовало распространение текстов в рукописной форме. Эти тексты были маркированы как частные, групповые, а иногда и антиправительственные, но никак не государственные.

  • 4 См.: Плетнева 2013: 13–21.

10Важно принимать во внимание еще одно обстоятельство. В России в силу ряда причин третье сословие было гораздо слабее, чем в Западной Европе, и почти не имело голоса в обсуждении государственных и социальных проблем. Как следствие, дворянство не позволяло (в том числе с помощью цензуры) выразиться в сфере печати ценностям и вкусам третьего сословия, даже на уровне языка (изгонялось просторечие, объявлялись глупыми и нередко запрещались по эстетически и моральным, а не по идеологическим соображениям лубочные картинки и книги, и т. д.).4 В результате книги излюбленных горожанами жанров (авантюрный рыцарский роман, сатирическая повесть и т.д.) почти до конца XVIII в. вообще не могли пробиться в печать и существовали только в рукописной форме. И позднее бывали периоды (например, так называемое “мрачное семилетие” (1848–1855)), когда многие произведения такого типа, неоднократно уже издававшиеся, опять запрещались.

  • 5 Пыпин 1888: IV.

11Поэтому параллельно с книгопечатанием существовала довольно богатая письменная литература, дополнявшая его в жанровом и тематическом отношении. А. Н. Пыпин писал: “При Петре и после литература продолжает жить по старинному, в рукописях; печать долго еще остается делом непривычным, и достойными ее считаются только вещи церковные и официальные”.5 После появления в 1783 г. указа Екатерины II о “вольных” (то есть частных) типографиях быстро стало расти число ежегодно публикуемых произведений и репертуар печатаемых изданий резко расширился. Однако сосуществование этих двух каналов уже вошло в традицию, и письменная литература не исчезала и тогда, когда цензурные условия становились мягче.

  • 6 См., например: Кузьмина 1947: 39–46; Сперанский 1963.

12Из-за характера письменной литературы, значительную часть которой составляли не одобряемые государством ‘вольные’ (политически, морально и т.д.) произведения, оценить масштабы ее распространения довольно трудно. Более того, мемуаристы нередко из моральных или политических соображений не упоминали о фактах знакомства с такого рода литературой. Поэтому у большинства историков русской печати и русской литературы неявно существует представление, что с конца XVIII в. основу читаемого составляла печатная продукция. Однако это далеко не так. Причем если рукописная традиция XVIII в. неплохо описана,6 то ее судьба в XIX в. изучена гораздо хуже.

13Тем не менее как мемуарных свидетельств, так и сохранившихся в архивах списков достаточно для вывода, что степень распространения рукописных текстов была высока и они были неотъемлемым компонентом чтения любого читателя того времени.

14Поэтому есть смысл описать, хотя бы кратко, разновидности рукописной литературы и охарактеризовать практики ее чтения в XIX веке, особенно в первой его половине. Основным источником информации послужат в данной работе воспоминания, использованы будут также письма того времени.

15Следует остановиться на характере имеющихся источников. В воспоминаниях нередки утверждения, что списки того или иного произведения можно было “встретить всюду,” что их “читали все,” “читала вся Россия” и т.п. Подобные высказывания характеризуют, разумеется, среду, к которой принадлежал автор, причем он нередко преувеличивает, чтобы достичь большей убедительности. Поэтому сообщения такого рода нужно принимать к сведению с определенной корректировкой. Информация, которую автор сообщает в мемуарах и переписке о себе, с нашей точки зрения гораздо более достоверна. Но она весьма отрывочна. Поэтому только при наличии ряда однотипных свидетельств мы можем полагать, что эти данные свидетельствуют не о единичном факте, а о тенденции.

16Как уже было сказано, важнейшая причина функционирования текстов только в письменной форме заключается в их неофициальности.

17Речь идет, прежде всего, о “вольнолюбивых” литературных произведениях (антиправительственными или антирелигиозными они, как правило, не были, так как это могло привести в Сибирь или к заключению в крепость).

18Характерна история распространения Горя от ума.

  • 7 Цит. по: А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников 1929: 274.
  • 8 Завалишин 1910: 100. См. также: Каратыгин 1929: 216.

19Грибоедов, завершив в 1824 г. комедию Горе от ума, сделал попытку провести ее через цензуру, но это ему не удалось; были опубликованы лишь фрагменты (с цензурными сокращениями) в альманахе Ф.В. Булгарина Русская Талия. Тогда пьесу стали распространять в рукописи. Приятель Грибоедова, довольно крупный чиновник Госконтроля, вспоминал: “У меня была под руками целая канцелярия: она списала “Горе от ума” и обогатилась, потому что требовали множество списков.”7 Другой мемуарист писал, что в 1825 г. в Петербурге “литературные деятели захотели воспользоваться предстоящими отпусками офицеров для распространения в рукописи комедии Грибоедова Горе от ума, не надеясь никоим образом на дозволение напечатать ее. Несколько дней сряду собирались у Одоевского, у которого жил Грибоедов, чтоб в несколько рук списывать комедию под диктовку.”8

  • 9 Петербургский старожил В. Б. [Бурнашев В. П.] 1872
  • 10 Галахов 1999: 87.
  • 11 Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни 1913: 156, 164, 183.
  • 12 См.: Свербеев 1899: 227.

20И в Москве эту пьесу “списывали нарасхват, поручая эту работу наемным, малограмотным писцам, почему в копиях было такое множество нелепейших ошибок. Молодежь читала эти копии с восторгом и заучивала наизусть многие стихи […].”9 А. Д. Галахов, учась в Московском университете (1822–1826), восхищался Горем от ума, ходившим в рукописи. Он упоминает, что “математики и медики не хуже словесников знали наизусть почти всю пьесу Грибоедова.”10 Иногда по эпистолярным источникам можно проследить путь распространения пьесы. Так, Н.М. Языков, который тогда учился в Дерптском университете, узнав о появлении Горя от ума, захотел прочесть пьесу и заказал ее в столице. В феврале 1825 г. он просил знакомого чиновника поторопить “ему подручных переписчиков,” в марте просил ее у брата, а в мае наконец получил ее.11 После этого он стал сам снабжать списками знакомых. Д. Н. Свербеев вспоминал, что получил комедию от него.12

  • 13 См.: Краснов 1966: 253–256.
  • 14 Булгарин 1830: 13.

21Только в основных библиотеках и архивах Москвы хранится около 300 списков комедии,13 но это лишь ничтожная часть общего числа списков того времени. В 1830 г. Ф. Булгарин писал: “Ныне нет ни одного малого города, нет дома, где любят словесность, где б не было списка сей комедии.”14

  • 15 Балакин 2007.
  • 16 Колбасин 1859: 259–260.

22Этот случай был далеко не единственным. Нередко произведение так широко расходилось в рукописи, что с ним знакомилась большая часть читательской аудитории. Так, “сатира Воейкова [ Дом сумасшедших, 1814] быстро разнеслась по всей грамотной России.15 От Зимнего дворца до темной квартиры бедного чиновника она ходила в рукописных, по большей части искаженных списках. Не появляясь нигде в печати, она тем не менее выигрывала в глазах публики. […] Вряд ли сам Пушкин, в начале своего поприща, видел такое бурное, восторженное поклонение, какое выпало на долю Воейкова после распространения его сатиры.”16

  • 17 Там же: 365. Ср.: Сидяков 2005: 21–43.
  • 18 См.: Эвальд 1890: 80; Милюков 1872: 207; С. Б. 1910: 248.

23Сходным образом циркулировали ранние “вольнолюбивые” стихотворения А.С. Пушкина. Вот свидетельство И.Л. Якушкина: “…все его ненапечатанные сочинения: “Деревня,” “Кинжал,” “Четверостишие к Аракчееву,” “Послание к Петру Чаадаеву” и много других были не только всем известны, но в то же время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть.”17 Широко распространялись в списках оды А. Н. Радищева, сатиры Д. П. Горчакова, стихотворения В. Л. Пушкина, К. Н. Батюшкова, К. Ф. Рылеева, В. Ф. Раевского, А. И. Одоевского, А. И. Полежаева, “Демон” М. Ю. Лермонтова.18

  • 19 Гиляров–Платонов 2009: 198.

24В гораздо меньших масштабах переписывались нехудожественные тексты, так или иначе затрагивавшие политическую тематику. К их числу принадлежали социально-политические (публицистические) произведения. Так, Н.П. Гиляров-Платонов читал в юности Записку о древней и новой России Карамзина, мнения (записки) Н.С. Мордвинова для Государственного совета, письма М.Н. Невзорова по поводу закрытия Библейского общества и т.п., причем, что характерно, снабжали его ими дворовые соседских помещиков.19

25Резким толчком к распространению оппозиционной политической рукописной литературы было поражение России в Крымской войне. По свидетельству анонимного автора статьи “Записка о письменной литературе” (1856):

  • 20 “Записка о письменной литературе” 1856: 38, 40, 42.

В обществе возникла литература письменная, ускользающая от цензуры и неведомая правительству. Статьи всякого содержания ходят из рук в руки, переписываются в значительном количестве экземпляров, перевозятся из столиц в провинции и из провинций в столицы […] в распространении письменных статей участвует почти весь образованный класс в России […] [рукопись] передают друг другу, об ней говорят почти публично, без всякого опасения.20

  • 21 Боборыкин 1965: 182.

26Проиллюстрировать эти наблюдения можно воспоминаниями П.Д. Боборыкина, который писал, что когда в конце 1850-х годов он узнал про студенческие волнения в Казанском университете, то отправил туда товарищу публицистическое послание по этому поводу, содержавшее характеристику ряда профессоров. “Это ‘послание’ – писал он, – имело сенсационный успех, разошлось во множестве списков, и я встречал казанцев – двадцать, тридцать лет спустя, – которые его помнили чуть не наизусть.”21

  • 22 См.: Тартаковский 1991: 132.

27Следует упомянуть и воспоминания государственных и общественных деятелей, которые содержали информацию о скрытых от глаз публики сторонах политической жизни и личностях монархов. Многие мемуары были распространены весьма широко (например, в архивах Москвы и Петербурга сохранилось не менее 46 списков записок И. В. Лопухина,22 немало было списков и записок княгини Е. Р. Дашковой).

  • 23 Серков 1993: 27–34. Упомянем также, что “Авторская исповедь” Н. В. Гоголя в течение ряда лет после (...)
  • 24 См.: Дергачева–Скоп, Алексеев 1996: 9–39.

28В рукописи функционировали и тексты, отклонявшиеся от официальной линии в богословии. Они были адресованы очень узкой аудитории – ‘своим.’ В качестве таковых можно назвать многочисленные труды масонов.23 Но таких произведений было немного, и интерес к ним был не очень велик из-за религиозного индифферентизма значительной части представителей образованных слоев. Зато в народной среде тексты религиозного характера циркулировали широко, особенно среди старообрядцев. Поскольку уровень грамотности старообрядцев был очень высок, а духовная цензура не позволяла печатать старообрядческие сочинения, они распространялись в рукописях.24

  • 25 См.: Аксенова 2001
  • 26 См.: Аксенова 2010.

29Кроме того, старые рукописные религиозные книги собирали ценители, библиофилы и исследователи, существовало немало крупных собраний религиозной рукописной книги.25 Ценители, рассматривая подобные православные рукописные книги как ручные произведения искусства, заказывали их книгописцам и изографам.26

30Среди прихожан официальной церкви также широко распространялись в рукописи некоторые апокрифические произведения, например, “Сон богородицы.”

31Во многом иными по характеру, но тоже квалифицируемыми тогда как “вольнолюбивые” были порнографические и эротические произведения.

  • 27 См.: Сапов 1992: 353–368; Сапов 1994: С. 5–20. См. также: Ранчин, Сапов 1994.

32С XVIII в. широко переписывались и читались сборники произведений И. Баркова и приписывавшихся ему стихов подражателей.27 Судя по всему, масштабы их распространения, особенно в замкнутой мужской среде (учебные заведения, армия), были очень большими. Вот несколько свидетельств. Один из офицеров вспоминал про чтение их в кадетских корпусах в 1830-х гг.:

  • 28 Кренке 1885: 290.

Чем строже корпусное начальство преследовало эти рукописи, тем более кадеты ухитрялись сохранять их и приобретать вновь. В мое прапорщичье время каждый офицер привозил с собою из корпуса целые тетради этих сочинений, у некоторых были даже большие томы, и не только с мелкими стихотворениями, но и с целыми драматическими произведениями, комедиями, водевилями и пр.; все это слыло под общим именем “барковианы.”28

  • 29 Чалый 1890: 117
  • 30 Жемчужников 1971: 42; см. также с. 48, 50
  • 31 Семенов–Тян–Шанский 2009: 168.

33Другой мемуарист, который с 1835 г. учился в Новгород-Северской гимназии, писал: “Как всякий запретный плод, нас сильно соблазняли произведения поэтов Пушкинской школы. У нас образовалась целая рукописная библиотека ‘стихов,’ между которыми попадались стихотворения весьма сомнительного достоинства, хотя все они были у нас известны под именем “стихов Пушкина.” […] Почти у каждого из нас была своя заветная тетрадь, куда вносилось все, что попадалось,”29 в том числе стихи Баркова. Вот мемуарное свидетельство о Первом кадетском корпусе в Петербурге в начале 1840-х гг.: “От кадет старших рот доходили до нас неприличные стихи, которые передавались от одного к другому, заучивались наизусть и переписывались.”30 И наконец воспоминания о 5-й петербургской прогимназии в 1881 г.: “Уже во 2-м классе вследствие крайне разношерстного соста ва учеников стала впервые пускать корни порнография. Появились среди учеников так называемые “книжники,” у которых ранцы были наполнены наполовину учебниками и тетрадями, а наполовину нецензурными литературными произведениями и порнографическими карточками, очевидно вследствие домашней беспризорности таких учеников. Они все это бес платно и очень охотно предоставляли во время уроков интересующимся.”31

  • 32 См., например: Голомбиевский 1908: 298–312; Багалей, Миллер 1912: 945–948; Щапов 1908: 643–705; Юди (...)

34Еще одной категорией широко расходившихся в списках произведений были пасквили на конкретных лиц. Согласно цензурному уставу произведения, в которых негативно изображены современники, запрещалось публиковать. Поэтому существовала практика широкого распространения анонимных стихотворных сатир на губернские и городские власти, мест ную аристократию и богачей.32 Как правило, они появлялись в провинции, поскольку высмеиваемые были не в самых высоких чинах и риск подвергнуться серьезным преследованиям был меньше.

35В качестве второго раздела рукописной литературы можно выделить тексты, цензурные по содержанию, но не находящие издателя или вообще не предназначенные к изданию (из-за скромности автора или нежелания уронить свою репутацию, если автор был чиновным человеком). Это могли быть научные книги или произведения авторов-дебютантов, еще не по лучивших известности в литературе.

  • 33 Волкова 2009: 28.

36Чаще всего это были произведения провинциальных авторов. Наиболее интенсивно рукописная литература развивалась на севере и востоке страны. Тут сказывались как территориальная оторванность от столиц, слу живших основным источником печатных изданий, и в силу этого меньшая доступность книг, так и оторванность культурная – провинциальность, близость к более архаичным формам распространения произведений, таким, которые были характерны для столиц в XVIII веке. В. Н. Волкова справедливо отмечала, что “на протяжении всего XIX в. слабость местной полиграфической базы, трудности доставки и приобретения изданий малая насыщенность произведениями печати огромных территорий делали в Сибири рукописную книгу достаточно убедительным ответом на расту щие культурные запросы времени.”33

  • 34 См. о ней: Азадовский 1934: 275–286; Паликова 1974; Волкова 2009: 32–36.
  • 35 Вагин 2003: 72.

37Распространена была в провинции и региональная рукописная периодика.34 Например, в Иркутске Н. И. Виноградский во второй половине 1830-х гг. “несколько лет издавал рукописную газету Домашний собеседник. Он был и редактором, и переписчиком этой газеты. Она была очень в ходу в иркутском интеллигентском кружке.”35 Кроме того, в рукописной форме распространялись тексты, адресованные узкому дружескому или семейному кругу.

  • 36 Н. Р. Е. 1844.

38Основными их разновидностями были альбомы, письма и воспоминания. Альбомы получили широкое распространение в дворянской среде в первом десятилетии XIX в. Автор середины XIX в. вспоминал, что “во время оно в альбомы писали или рисовали только самые близкие друзья; альбом служил как бы предосторожностью от влияния времени и прихо тей судьбы. Молодые девушки, несколько лет сряду твердившие за одним столом историю греков и римлян, выходили из института или пансиона с альбомом, полным рифмованных вздохов и незабудок.”36

  • 37 Вацуро 1979: 7

39Предпосылкой формирования альбомного жанра являлось “наличие определенной литературной или окололитературной среды, которая группируется вокруг хозяина (хозяйки) альбома и оставляет на альбомных страницах след своего существования.”37

  • 38 См.: Степанов 1966; Тодд 1994.

40Письма (обычно из провинции или из-за рубежа) были нередко довольно обширными, писались как литературные произведения, а адресат давал их читать общим знакомым.38

41Воспоминания нередко создавались для семьи или узкого круга функмых, а автор читал их вслух или давал для прочтения близким друзьям. В XVIII – первой половине XIX в. считалось проявлением самохвальства caмому публиковать воспоминания об обстоятельствах своей частной жизни. Ф. В. Булгарин, первым сделавший это, издав подобные Воспоминания (СПб., 1846–1849), подвергся резкой критике.

  • 39 Петровская 1979: 145–154.
  • 40 Дневник художника А. Н. Мокрицкого 1975: 135.

42Дневник в большей степени осуществлял автокоммуникативную функцию.39 Например, в 1838 г. художник А. Н. Мокрицкий писал в дневнике: “[Cтроки, внесенные в дневник] по прошествии нескольких лет оживят в памяти моей прошедшее, испещренное в памяти моей приятными и неприятными впечатлениями. Канва, по которой игла времени и обстоятельств вышивала узор нашей жизни.”40 Но нередко, особенно после смерти автора, с дневником знакомились и другие лица.

  • 41 См.: Крайнева 1980: 51–62.

43Широко была распространена рукописная периодика в учебных заведениях – университетах, гимназиях, семинариях.41 Иногда она даже носила семейный характер, как в семье А. Н. и В. Н. Майковых, выпускавших в юности совместно с рядом знакомых литераторов рукописный журнал Подснежник (1835–1838).

44В рукописной форме распространялись нередко и пьесы, поскольку они адресовались достаточно узкой аудитории – театральным актерам и режиссерам. Печаталась лишь небольшая их часть – произведения, созданные наиболее известными писателями и имевшие успех на сцене.

45Следует упомянуть и конспекты лекций, создаваемые учащимися университетов, семинарий, духовных академий и используемые сначала ими самими на экзаменах, а потом переходящие “по наследству” другим поколениям студентам.

  • 42 См.: Рейтблат 2009: 349–356.

46Интересно, что пьесы и профессорские лекции в последней трети XIX – начале ХХ в. распространялись в квазирукописной форме – в виде малотиражных литографированных изданий, воспроизводящих рукописный оригинал.42

  • 43 Буслаев 1897: 61.
  • 44 Там же Дергачева–Скоп: 77

47И наконец третья категория рукописных текстов – копии уже опубликованных произведений. Нередко мемуаристы и исследователи утверждали, что это делалось из-за дороговизны книг или из-за невозможности купить их. Академик Ф. И. Буслаев вспоминал про конец 1820-х – начало 1830-х гг., когда он в юности жил в Пензе: “Книги были тогда редкостью; они были наперечет; книжной лавки в Пензе не находилось, а когда достанешь у кого-нибудь желаемую книгу, дорожишь ею как диковинкою и перед тем, как воротить ее назад, непременно для себя сделаешь из нее несколько выписок, а иногда и целую повесть или поэму в стихах, не говоря уже о мелких стихотворениях, из которых мы составляли в своих тетрадках, в восьмую долю листа, целые сборники. Таким образом у каждого из нас была своя рукописная библиотечка.”43 Буслаев писал, что у его матери был альманах Полярная звезда за 1824 и 1825 гг., и он “давал списывать товарищам для их рукописных библиотек” повести А. Бестужева-Марлинского “Ревельский турнир” и “Замок Нейгаузен.”44

  • 45 Пушкин в воспоминаниях современников 1974: 257

48Приведем еще ряд свидетельств. По воспоминаниям В. П. Горчакова, в 1821 г. “страсть к альбомам и списывание стихов были общею страстью: каждая девчонка до пятнадцати лет возраста и восходя до тридцати, непременно запасалась альбомом; каждый молодой человек имел не одну, а две, три или более тетрадей стихов, дельных и недельных, позволительных и непозволительных. Нигде не напечатанные стихотворения как-то в особенности уважались некоторыми, несмотря на то, что хотя бы стихи сами по себе и не заслуживали внимания, как по цели, так равно и по изложению.”45

  • 46 Куликов 1883: 9

49Учащийся Московской театральной школы вспоминал: “А что воспитанники полюбили литературу, доказывается тем, что почти у каждого из них [в 1820-х гг.] находились поэмы Пушкина “Евгений Онегин” (1-я часть), “Цыгане,” “Бахчисарайский фонтан” и др., стихотворения Жуковского, наконец, Горе от ума Грибоедова, переписанные их собственными руками.”46

  • 47 Соханская 1896: 34.

50Писательница Н. С. Соханская (Кохановская), которая с 1834 г. воспитывалась в Харьковском институте, писала в автобиографии: “Едва только мы вышли из первейших, переступили во второй класс, как стихи начали являться к нам со всех сторон. Напрасно их преследовали, писали за них по нулю в поведении, надевали шапки, – таинственные тетрадки со стихами росли-росли.”47

  • 48 Молчанов 1892: 45–46.

51Во второй половине 1830-х гг. “в гимназиях и корпусах кадетских не было такого ученика, у которого не нашлось бы двух-трех тетрадей из синей бумаги, твердой и прочной, тогда больше бывшей в употреблении по ее сравнительной дешевизне – наполненных выписками из произведений лучших поэтов.”48

  • 49 Гиляров–Платонов 2009: 35, 395–396.

52Созданием таких подборок занимались не только учащиеся. Отец философа и журналиста Н. Гилярова-Платонова, провинциальный священник, в 1830-х в особой книге записывал понравившиеся стихотворения, изречения и т. д.49

  • 50 Вагин 2003: 34–35.

53В. И. Вагин, сын мелкого чиновника, живший в первой половине 1830-х годов в Омске, вспоминал: “У чиновника [сослуживца отца] было списано несколько томов стихов; некоторые из них он давал мне; здесь я впервые прочитал “Кавказского пленника” и, несколько позже, “Бахчисарайский фонтан”.”50

  • 51 Лохина 1998: 94–111.

54В таких рукописных сборниках с 1820-х гг. собирались стихи, фрагменты современной прозы, выписки из газет и опубликованных государственных документов, афоризмы.51

55Ясно, что у подобного переписывания был и другой, может быть более важный мотив; это, как и собирание библиотеки, на самом деле “ собирание себя.” Отбирая те или иные чужие произведения и переписывая их, собиратель кладет на них свою печать, присваивает их себе. Многие мемуаристы сообщают, что одновременно стихотворение заучивалось наизусть, запечатлевалось уже не вне, а в сознании читателя, окончательно присваивалось им.

  • 52 Шенгели 1997: 447.

56В определенной степени переписанное произведение очеловечивалось и сакрализовалось. Приведу крайний пример, но в нем в предельно гипертрофированном виде запечатлелись черты повседневной практики. Г. Шенгели в 17 лет (уже в XX веке) увлекся поэмой Брюсова “Искушение.” Он не только выучил ее наизусть, но и “переписал ее микроскопическими буквами на листок тончайшей пергаментной бумаги, зашил в клочок замши и ладанкою надел на шею, с которой давно уже был предварительно сорван золотой крестик.”52

57Еще один мотив переписывания – стремление оперативно прочесть новое произведение.

  • 53 Пушкин в воспоминаниях современников 1974: 169. Ср.: Сидяков 2005: 21–34.

58И. И. Лажечников вспоминал, что мелкие стихотворения Пушкина, “наскоро на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом вытверживались наизусть.”53

  • 54 Цит. по: Васильев 1929: 177.

59Э. П. Перцов писал Д. П. Ознобишину в январе 1824 г. из Петербурга в Казань: “Благодарю вас от искреннего сердца за доставление отрывка из Бахчисарайского фонтана; принимая оное, как знак вашего особенного ко мне расположения, я очень сожалею, что не от вас первых получил удовольствие читать такие гармоничные стихи; здесь в Петербурге многие имеют полные списки всей повести.”54

  • 55 Письма Н. М. Языкова к родным 1913: 118, 128.

60Н. М. Языков пишет родным из Дерпта в марте 1824 г.: “Я читал в списке “Бахчисарайский фонтан” Пушкина,” а книгу получает от петербургского книгопродавца только в апреле и пишет следующее: “Прежде читал я его в списках, и при этом женских, а женщины не знают ни стопосложения, ни вообще грамматики – и тогда стихи показались мне, большею частию, не дальнего достоинства, теперь вижу, что в этой поэме они гораздо лучше прежних, уже хороших.”55

  • 56 См.: Алексеев 1960: 7–122

61Следует отметить и такую форму интереса к рукописной литературе, как собирательство. С начала XIX в. получает распространение коллекционирование государственных и бытовых документов, старых рукописных книг, воспоминаний, путевых записок, автографов известных людей – государственных деятелей, полководцев, писателей, ученых и т.д. Были широко известны коллекции Ф.А. Толстого, П.П. Свиньина, С.А. Соболевского, А. С. Норова, М. П. Погодина и др.56

62Знакомство с источниками о чтении рукописной литературы в XIX в. в России демонстрирует следующее:

  • В круге чтения письменные тексты занимали, возможно (за исключением очень узкой среды богатых людей, литераторов и ученых), не меньшее место, чем печатные. Во многом такая ситуация определялась узостью читательской аудитории. Во-первых, из-за малого числа читателей (особенно читателей состоятельных) книги были дороги. Во-вторых, изза малочисленности читатели находились в тесном общении, и рукопись могла распространяться по этим каналам.

  • Для читателей обращение к рукописям было обычной (повседневной) практикой, характер материального носителя не влиял существенно на характер чтения. В определенном смысле эту ситуацию можно сравнить с нынешним сосуществованием печатной и электронной книги в чтении молодежи, знакомой с электронной книгой с юных лет. При определенных функциональных различиях (так, в России в электронной форме слабо представлены новейшие научные книги) они выступают сейчас как равноправные и во многом равноценные.
    Чтение рукописной литературы облегчалось тем, что в училищах и гимназиях учили каллиграфическому письму, и у многих был хороший почерк. Кроме того, литературные произведения нередко отдавали в переписку специальным писцам, которые славились своим почерком.

  • Различие было функциональным – в статусе читаемого. Печатные материалы несли наиболее общие и при этом санкционированные государством смыслы и значения, они так или иначе были официальными (хотя бы потому, что прошли апробацию цензуры – цезурное разрешение проставлялось на обороте титульного листа). Рукописные же тексты были в значительной степени неофициальными, приватными, а в ряде случаев и оппозиционными господствующей идеологии или правительственному курсу.

  • Существовало несколько разновидностей литературы, которые бытовали только в рукописном виде и не имели печатных аналогов. Подобные произведения были нецензурными; одни из них заведомо не подвались в цензуру, другие подавались, как, например, Горе от ума Грибоедова, но были запрещены.

    • 57 Примером может служить стихотворение Тютчева “Пророчество,” опубликованное в Современнике в 1854 г. (...)

    Граница между печатной и рукописной словесностью не была жесткой. Произведения могли переходить из одной категории в другую. Одни произведения, в течение определенного времени существовавшие только в рукописном виде, как, например, Горе от ума, позднее получали разрешение на публикацию или печатались за рубежом (см., например, следующие издания: Русская потаенная литература XIX столетия. Лондон, 1861; Свободные русские песни. [Берн], 1863; Лютня. Собрание свободных русских песен и стихотворений. Лейпциг, 1869, и др.). Другие произведения, опубликованные в свое время, в дальнейшем запрещались цензурой и включались в рукописные сборники запрещенных произведений.57 Кроме того, нередко произведения публиковались с цензурными купюрами, а потом читатели вписывали или вклеивали туда изъятые фрагменты, создавая своеобразный симбиоз печатного и письменного, или, скажем, создавались конволюты из печатных книг и рукописей.

  • Хотя распространение рукописной литературы не институционализировалось (т. е. не было специальных скрипториев, торговцев рукописями, общедоступных библиотек, содержащих рукописи и т. п.), однако сложились устойчивые формы ее бытования: почти у всех читателей того времени в круге чтения присутствовали рукописные тексты; многие из читателей сами переписывали тексты или отдавали для копирования писцам (за деньги или своим подчиненным); потом они обычно давали читать и копировать эти копии другим лицам; эти копии становились частью домашней библиотеки и хранились наряду с печатными книгами, а в дальнейшем с ними знакомились представители более молодых поколений семьи; на книжном рынке, особенно на провинциальных ярмарках, продавались рукописные книги и сборники, в том числе и светские.

  • Для социальных низов (купечество, мещанство, крестьянство, церковнослужители) рукописная литература была более значима, чем для дворянства. Если дворяне собирали тексты главным образом в печатной форме (книги и журналы), то низы и по материальным соображениям, и исходя из своих вкусов предпочитали создавать рукописные коллекции.

    • 58 Цит. по Зенгер 1934: 513–536

    Власти вполне лояльно относились к этому каналу распространения текстов. Характерно, что не разрешив Пушкину публиковать стихотворение “Друзьям,” содержавшее похвалы в его адрес, Николай I наложил в то же время следующую резолюцию: “Cela peut courir, mais pas être imprimé” (“Это можно распространять, но нельзя печатать”).58 В печати нередко встречались и не вызывали возражений цензуры упоминания широко распространяющихся в рукописи произведений, например, Горя от ума Грибоедова. Преследовалось только рукописное размножение текстов, coдержащих критические высказывания в адрес господствующей религии и самой власти. Причем государственные органы не вели специального наблюдения за распространяемыми текстами. Дело начиналось только в случае чьего-либо доноса, как, например, в случае следствий по поводу распространения пушкинских произведений (“Андрея Шенье” в 1826–1828 гг., “Гаврилиады” в 1828 г.).

63После либерализации цензуры и быстрого роста числа периодических изданий во второй половине 1850-х годов и особенно после цензурной реформы 1865 года, освободившей от предварительной цензуры столичные периодические издания и книги объемом более 10 печатных листов, масштабы распространения политической рукописной литературы существенно уменьшились. А с ростом числа публичных библиотек и книжных магазинов в 1870–1880-х годах стала значительно доступнее и художественная литература, что привело и тут к уменьшению значения переписывания литературных текстов. В результате значимость письменной литературы к концу XIX существенно снизилась, хотя она продолжала существовать и в начале ХХ века.

Bibliografía

А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников, 1929, ред. и предисл. Н. К. Пиксанова, М., Федерация.

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, 1974, сост. и примеч. В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсона, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович, Т. 1, М., Худож. лит.

Азадовский М. К., 1934, “Рукописные журналы в Восточной Сибири в первой половине XIX в.,” в Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова, Л., Изд-во АН СССР.

Аксенова Г. В., 2001, Заказчики и читатели рукописных книг конца XVIII – начала XX веков, М., Русский мир.

—, 2010, Русская рукописная книжность в историко-культурных процессах конца XVIII – начала XX веков, М., Культурно-просветительский фонд имени С. Столярова.

Алексеев М. П., 1960, “Из истории русских рукописных собраний,” в Неизданные письма иностранных писателей XVIII–XIX веков из ленинградских рукописных собраний, М.; Л., Изд-во АН СССР.

Багалей Д. И., Миллер Д. П., 1912, История города Харькова, Т. 2, Харьков, Изд. Харьковского гор. обществ. управления.

Балакин А. Ю., 2007, “Списки сатиры А. Ф. Воейкова ‘Дом сумасшедших’ в прописном отделе Пушкинского Дома,” в Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 20032004 годы, СПб.: 189–208.

Балакшина Ю. В., 2009, “Была ли услышана ‘чистосердечная повесть’ Н. В. Гоголя? История распространения ‘Авторской исповеди’ в списках: (К постановке проблемы),” в Н. В. Гоголь. Материалы и исследования, вып. 2, М., ИМЛИ РАН.

Боборыкин П. Д., 1965, Воспоминания, Т. 1, М., Худож. лит.

Булгарин Ф., 1830, “Воспоминания о незабвенном Александре Сергеевиче Грибоедове,” Сын Отечества и Северный архив, 1: 3–42.

Буслаев Ф. И., 1897, Мои воспоминания, М., В. Г. фон Бооль.

Вагин В. И. 2003, “Мои воспоминания,” в Мемуары сибиряков. XIX век, Новосибирск, Сибирский хронограф.

Варбанец Н. В., 1980, Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе. Опыт нового прочтения материала, М., Книга.

Васильев М. (публ.), 1929, “Из переписки литераторов 20–30-х гг. XIX века,” Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете им. В. И. Ульянова-Ленина, т. 34, вып. 3/4: 173–185.

Вацуро В. Э., 1979, “Литературные альбомы в собрании Пушкинского дома (1750–1840-е годы),” в Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1977 год, Л., Наука.

Волкова В. Н., 2009, Книга и чтение на пересечении эпох и культур: из века XIX в век XXI: (Сибирские наблюдения), Новосибирск, ГПНТБ СО РАН.

Галахов А. Д., 1999, Записки человека, М., НЛО.

Гиляров-Платонов Н. П., 2009, Из пережитого, т. 1, СПб., Наука.

Голомбиевский А. А., 1908, “Московский бульварный стихотворец-сатирик,” Русский архив. 1: 298–312.

Дергачева-Скоп Е. И., Алексеев В. Н., 1996, “Книжная культура старообрядцев и их четья литература,” в Русская книга в дореволюционной Сибири: Археография книжных памятников, Новосибирск, ГПНТБ.

Дневник художника А. Н. Мокрицкого, 1975, М., Изобр. искусство.

Жемчужников Л. М., 1971, Мои воспоминания из прошлого, Л., Искусство.

Завалишин Д. И., 1910, Записки декабриста, 2-е изд. СПб., Тип. т-ва М. О. Вольф, [1910].

“Записка о письменной литературе,” 1856, в Голоса из России, Лондон, Вольная русская книгопечатня.

Зенгер Т., 1934, “Николай I – редактор Пушкина,” в Лит. Наследство, т. 16–18, Москва: 513–536.

Каратыгин П. А., 1929, Записки, т. 1, Л., Academia.

Кибардина Т. А., 2012, “Рукописная книга и ее функции в русской культуре первой половины XIX века в воспоминаниях современников,” http://www.rusnauka.com/1_NIO_2012/Istoria/2_97991.doc.htm.

Колбасин Е. Я., 1859, Литературные деятели прежнего времени, СПб., А. И. Давыдов.

Крайнева Н. И., 1980, “Рукописные журналы и газеты XIX–1-й четверти XX вв.,” в Проблемы источниковедческого изучения рукописных и старопечатных фондов, Вып. 2, Л., ГПБ.

Краснов П., 1966, “Рукописные списки Горя от ума в библиотеках и архивах

Москвы,” Вопросы литературы, 10.

Кренке В. Д., 1885, “Быт саперов 50 лет назад,” Исторический вестник, 8: 265–294.

Кузьмина В. Д., 1947, “Рукописная книга и лубок во второй половине XVIII века,” в История русской литературы: В 10 т., т. IV, ч. 2, М. - Л., Изд. АН СССР.

Куликов Н. И., 1883, “Театральные воспоминания,” Искусство, 1: 7-9.

Лохина Т. В., 1998, “Светский рукописный сборник в России конца XVIII – первой половины XIX века: происхождение и бытование источника,” Археографический ежегодник за 1996 год, М., Наука.

—, 2000, “Рукописная культура пушкинской эпохи: источниковедческий аспект,” в Археографический ежегодник за 1999 год, М., Наука.

Милюков А. П., 1872, Доброе старое время. СПб., А. Ф. Базунов.

Молчанов М. М., 1892, Пол века назад: Первые годы Училища правоведения в С. - Петербурге, СПб., Тип. Е. Евдокимова.

Мыльников А. С., 1964, “Культурно-историческое значение рукописной книги в период становления книгопечатания,” в Книга: Исследования и материалы, М., Книга, Сб. 9.

Н. Р. Е., 1844, “Альбомы,” Листок для светских людей, № 45/46.

Паликова А. К., 1974, Рукописные журналы Сибири 1900-х годов, Улан-Удэ, Бурятское кн. изд-во.

Петербургский старожил В. Б. [Бурнашев В. П.], 1872, “Забавный случай из жизни А. С. Грибоедова,” Русский мир, № 82, 30 марта.

Петровская Е. В., 1979, Дневник пушкинской поры (авторское “я” в отношениях с художественной литературой),” Пушкинский сборник, Л., Гос. пед. ин-т им. А. И. Герцена.

Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822–1829), 1913, СПб., Отд-ние рус. яз. и слов. АН.

Плетнева А. А., 2013, Лубочная Библия: язык и текст. М., Языки славянской культуры.

Пыпин А. Н., 1888, Для любителей книжной старины. Библиогр. список рукописных романов, повестей, сказок, поэм и пр., в особенности из первой половины XVIII в., М., Общество любителей российской словесности.

Ранчин А. М., Сапов Н. С. (Сост.), 1994, Стихи не для дам: Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века, М., Ладомир.

Рейсер С., 1970, “В борьбе за свободное слово,” в Вольная русская поэзия второй половины XVIII – первой половины XIX века, Л., Советский писатель.

—, 1959, “Вольная русская поэзия второй половины XIX века,” в Вольная русская поэзия второй половины XIX века, Л., Советский писатель.

Рейтблат А. И., 2009, “Русская литографированная пьеса: ее создатели, распространители и потребители,” в Рейтблат А. И., От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы, М., НЛО.

Розов Н. Н., 1971, Русская рукописная книга: этюды и характеристики, Л., Наука.

С. Б., 1910, “Из недавнего прошлого,” Русская старина, 8: 246–266.

Сапов Н. [Панов С. И.], 1994, ““Барков доволен будет мной!”: О массовой барковиане XIX века,” в Под именем Баркова: эротическая поэзия XVIII – начала XX века, сост. Н. С. Сапов, М., Ладомир.

—, 1992, “Рукописная и печатная история Баркова и барковианы,” в Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова, сост. А. Зорин и Н. Сапов, М., Ладомир. Свербеев Д. Н., 1899, Записки (1799–1826), т. 2, М., С. Свербеева.

Семенов-Тян-Шанский В. П., 2009, То, что прошло, т. 1, М., Новый хронограф.

Серков А. И., 1993, “Судьбы масонских собраний в России,” в 500 лет гнозиса в Европе. Гностическая традиция в печатных и рукописных книгах: Москва – Петербург/Каталог выставки во Всерос. гос. б-ке иностр. лит., Москва и Всерос. музее А. С. Пушкина, Петербург, Амстердам, Ин де Пеликаан.

Сидяков Л. С., 2005, “Распространение ʽМоей родословной’в списках (Из истории раннего восприятия стихотворения Пушкина),” Русская литература, 4: 21–43.

Соханская Н. С., 1896, Автобиография, М., Универс. типография.

Сперанский М. Н., 1963, Рукописные сборники XVIII века, М., Изд. АН СССР.

Степанов Н. Л., 1966, “Дружеское письмо начала XIX века,” в Степанов Н. Л., Поэты и прозаики, М., Художественная литература: 66-90.

—, 1966, “Письма Пушкина как литературный жанр,” Там же: 91-100.

Тартаковский А. Г., 1991, Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX в.: От рукописи к книге, М., Наука.

Тодд У. М., 1994, Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху, М., Акад. проект.

Чалый М. К., 1890, Воспоминания, Киев, Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого.

Шенгели Г., 1997, Иноходец, М., Совпадение.

Щапов А. П., 1908, “Сибирское общество до Сперанского,” в Щапов А. П., Собр. соч., СПб., Т. 3.

Эвальд В. Ф., 1890, “Из школьных воспоминаний,” Русская школа, 6: 68–91.

Юдин П. (публ.), 1897, “Муравиада (Сатирические стихи на бывшего нижегородского губернатора А. Н. Муравьева),” Русская старина 9: 539–559.

Riesman D., 1956, The Oral Tradition, the Written Word and the Screen Image, Yellow Springs, Ohio, Antioch Press.

Notas

1 См.: Рейсер 1959: 5–41; Мыльников 1964: 37–53; Рейсер 1970: 41–78; Розов 1971; Лохина 1999: 34–51; Волкова 2009: 26–37; Кибардина 2012.

2 Riesman 1955: 24.

3 Варбанец 1980: 286–287.

4 См.: Плетнева 2013: 13–21.

5 Пыпин 1888: IV.

6 См., например: Кузьмина 1947: 39–46; Сперанский 1963.

7 Цит. по: А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников 1929: 274.

8 Завалишин 1910: 100. См. также: Каратыгин 1929: 216.

9 Петербургский старожил В. Б. [Бурнашев В. П.] 1872

10 Галахов 1999: 87.

11 Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни 1913: 156, 164, 183.

12 См.: Свербеев 1899: 227.

13 См.: Краснов 1966: 253–256.

14 Булгарин 1830: 13.

15 Балакин 2007.

16 Колбасин 1859: 259–260.

17 Там же: 365. Ср.: Сидяков 2005: 21–43.

18 См.: Эвальд 1890: 80; Милюков 1872: 207; С. Б. 1910: 248.

19 Гиляров–Платонов 2009: 198.

20 “Записка о письменной литературе” 1856: 38, 40, 42.

21 Боборыкин 1965: 182.

22 См.: Тартаковский 1991: 132.

23 Серков 1993: 27–34. Упомянем также, что “Авторская исповедь” Н. В. Гоголя в течение ряда лет после его смерти распространялась в списках и была опубликована только в 1855 г.; см.: Балакшина 2009: 160–170.

24 См.: Дергачева–Скоп, Алексеев 1996: 9–39.

25 См.: Аксенова 2001

26 См.: Аксенова 2010.

27 См.: Сапов 1992: 353–368; Сапов 1994: С. 5–20. См. также: Ранчин, Сапов 1994.

28 Кренке 1885: 290.

29 Чалый 1890: 117

30 Жемчужников 1971: 42; см. также с. 48, 50

31 Семенов–Тян–Шанский 2009: 168.

32 См., например: Голомбиевский 1908: 298–312; Багалей, Миллер 1912: 945–948; Щапов 1908: 643–705; Юдин 1897: 539–559.

33 Волкова 2009: 28.

34 См. о ней: Азадовский 1934: 275–286; Паликова 1974; Волкова 2009: 32–36.

35 Вагин 2003: 72.

36 Н. Р. Е. 1844.

37 Вацуро 1979: 7

38 См.: Степанов 1966; Тодд 1994.

39 Петровская 1979: 145–154.

40 Дневник художника А. Н. Мокрицкого 1975: 135.

41 См.: Крайнева 1980: 51–62.

42 См.: Рейтблат 2009: 349–356.

43 Буслаев 1897: 61.

44 Там же Дергачева–Скоп: 77

45 Пушкин в воспоминаниях современников 1974: 257

46 Куликов 1883: 9

47 Соханская 1896: 34.

48 Молчанов 1892: 45–46.

49 Гиляров–Платонов 2009: 35, 395–396.

50 Вагин 2003: 34–35.

51 Лохина 1998: 94–111.

52 Шенгели 1997: 447.

53 Пушкин в воспоминаниях современников 1974: 169. Ср.: Сидяков 2005: 21–34.

54 Цит. по: Васильев 1929: 177.

55 Письма Н. М. Языкова к родным 1913: 118, 128.

56 См.: Алексеев 1960: 7–122

57 Примером может служить стихотворение Тютчева “Пророчество,” опубликованное в Современнике в 1854 г., но запрещенное цензором для книги Тютчева, вышедшей позднее в том же году. См.: Рейсер 1970: 53.

58 Цит. по Зенгер 1934: 513–536

Autor

Abram Reitblat is head of the Department of rare books of The Russian Art State Library of Moscow and member of the editorial staff of Novoe Literaturnoe Obozrenie. He is the author of Kak Pushkin vyshel v genii: Istoriko-sotsiologicheskie ocherki o knizhnoi kul’ture Pushkinskoi epokhi [How Pushkin become genius: Historico-sociological studies on books culture of Pushkin’s times] (Moscow: Novoe Literaturnoe Obozrenie, 2001); Ot Bovy k Bal’montu i drugie raboty po istoricheskoi sotsiologii russkoi literatury [From Bova to Balmont and Other Works in Historical Sociology of Russian Literature] (Moscow: Novoe Literaturnoe Obozrenie, 2009); Pisat’ poperek: Stat’i po biografike, sotsiologii i istorii literatury [Writing Athwart: Essays in Biographics, Sociology and History of Literature] (Moscow: Novoe Literaturnoe Obozrenie, 2014) and several other works on historical sociology of Russian literature. His three favourite books are: N. Leskov, Short stories; Kenko Hoshi, Tsurzure gusa; G. Simmel, Essays in Sociology.

CC-BY-SA-4.0

Únicamente el texto se puede utilizar bajo licencia CC BY-SA 4.0. Salvo indicación contraria, los demás elementos (ilustraciones, archivos adicionales importados) son "Todos los derechos reservados".

Comprar

Volumen papel

amazon.fr
Buscar en OpenEdition Search

Se le redirigirá a OpenEdition Search